это была моя любимая игрушка - крохотный белый зайчик из литой пластмассы, но у него шевелились ручки - продетые в шелковый черно-зеленый сарафанчик - отороченный по низу кружавчиком. неизвестно , почему. я никогда особенно не любила зайцев, в принципе. и сейчас не люблю - люблю медведей. но он мне почему-то показался усиленно хорошеньким. из всех игрушек в детском саду - где в 79м не было ничего особо привлекательного, я почему-то крепко втюрилсь в одну. потом я что-то не приходила в детский садик 2-3 дня - возможно, как всегда приболела.
а когда пришла, то не нашла его, под белым люминисцентным светом в ящике, на своем обычном месте. там было пусто. его там просто не было. а где же он? в злой растерянности я прошлась по всей комнате. опа! с ним играет зойка, моя подружка! я налетела на нее, отобрала. наорала - это МОЙ зайчик! это была единолично выбранная лучшая игрушка в детском саду. для меня, во всяком случае. в конце концов, его никто так не заметил и не полюбил. возможно, он всего лишь в моих глазах такой замечательный. а зойке пофигу с чем играть. поскольку ей действительно было пофигу, то она растерянно уступила моему нвпору и отдала любимого зайчика обратно мне.
с тех пор мне захотелось уносить его домой. чтобы не легли на него чьи-нибудь чужие, пошлые, случайные руки, и не тискали его - принадлежащего только мне.
фиг. работники детсада встали в позу. зайчика - одну из сотни игрушек, которой никто-то особо не играл - мне не отдадут. возможно, только тут они разглядели его прелесть. потому что в нем была именно свежая прелесть какая-то. зайчик-ландыш. я уходила по вечерам домой, наверх в предпостельные сумерки на пятом этаже заснеженной пятиэтажки без зайчика, оставляя его в опасном и черном детском саду , и закатывала истерики.
не отдавали, суки! казалось, им стало особенно важно его отобрать именно потому, что он мне крепко понравился. я не стесняясь, рыдала. наконец, тетеньки смягчились и уступили: домой на ночь мне его было позволено забирать - этого, до которого они были в общем-то, полностью равнодушны, зайца. теперь белое чудо в гладеньком шелковом сарафанчике черно-зеленого шелка - с кружевами! - засыпало со мной ночами. ему больше не угрожало быть похищенным, случайными и равнодушными к нему девчачьими руками. ну кто его знает - что он мне так понравился. понравился - и все.
он был особенный. разве мне навалили вагон всех этих игрушек не для того чтобы любить? вот я и полюбила, выбрала себе ОДНУ игрушку и полюбила! зачем было давать мне игрушку? это детский сад - или что? эти пошлые жирные коровы, у которых одна кухня на уме, никак не хотели, чтобы я полюбила, да еще так - ОДНУ игрушку. я не знала как это называется, но они , что называется, принципиально этого не хотели - я почувствовала этот пунктик.
нас связывало что-то интимное, что-не непонятное мне. особенно нежное. он и сам был зайчик, да еще и в шелке, да еще и в шелке цвета темной травы.
и кто-то еще рассматривал всю эту историю со мной вместе. чей-то дымчато-теплый и странно внимательный взгляд. пристальный, неотрывйный.
ему было важно, как я поступлю.
под этим взглядом, я вдруг без объяснений поняла, что в этом всем была поучительность. для меня это все произошло не прсто так. Его урок. И это Он удерживал Взглядом тетенек, не отдававших мне зайца на руки. смотрел мне при этом в сердце. а что там творилось? - а то, что необходимость отбить зайчика внезапно породила там теплую, свободную радость - пусть, я его потеряла из рук, но я плакала, и он ко мне вернулся. радость того, что мы теперь пережили вместе, того что я смогла слезами вернуть зайчика. я ощущала его частью меня, как своего тела, но пережила его потерю - и я чувствовала себя от этого добрее... и понимала - что Глаз глядел. это перед ним были важны все мои реакции - и поэтому они были важны. а не просто так что-то творилось само по себе и в безвестности в моем сердце. Глаз был доволен, что я не сержусь. я поняла, что раньше мое сердце было слишком злым. как это - гордым.
наступила пора уезжать в другие места - в далекие налетние страны в пыльный степной городок. на самолете - то есть, в большое путешествие.. и вот отдать мне его туда - то есть, фактически навсегда в мою жизнь - эти собаки не захотели! домой, в постель на ночь - пожалуйста. а насовсем - ни-ни! как я уже сказала, никакими слезами его не было возможно вернуть насовсем, присвоить его. слить с собою навсегда. но это оказалось невозможным. на это раз я ревела, не просыхая полтора месяца, неуклонно, безутешно с полной искренностью.
я понимала, что мы расстаемся навсегда.
практически навсегда - лето, это целая же жизнь. я могла даже умереть за лето. я ииохла, я не радовалась отлету в лето и к бабушке. злая судьба беспощадно отнимала у меня самое нежное. зайца не отдали. взрослые негодовали на черствых, скаредных, бесчувственных, садистских работний детсада. чужое дите - значит необходимо пытать. заяц остался в детсаду, а на следующий год я ходила в другую группу и следственно - в другую комнату.
потом бабушка покупала мне других зайцев - то есть мы искали ему замену. и даже купили, одного - он был в два раза крупнее, толстый, мутно белый и у него не было ручек. и уж конечно, без сарафана. а мой был снежно белый, с изящно пррисованными волосками с завитками на конце. миниатюрный - в этом была хрупкость, и с ручками. и сарафан ему очень шел.
грубые взрослые не отдали мне его, считая что это ересь, блажь - так привязываться к игрушке. мне кажется, им не нравилась сама идея наличия привязанности к чему-то особенному. считали, ребенок - тупой слон, и он все забудет за два дня. ага, вот приехала в А. и разу забыла. то-то мы неделями ходили по базарам и каждый раз искали зайчика. да разве где таких найдешь?
конечно, горе этой следующей разлуки не убило меня. нельзя умереть от горя разлуки с пластмассовым зайцем. и через несколько недель впечатления лета и иного города вытеснили его из моего повседневнего ума. но я не забыла. как видите. и Глаз смотрел - но не вмешался. больше не вмешался. он умел вмешиваться смотрением. я ощущала тут доминирующее сверхмешательчство. на этот раз мое умение терять и плакать, добреть и убеждать ничему не помогало. я даже не могла обвинить его ни в чем - ведь он был неживой. если бы я знала, почему так к нему привязалась. он просто стал вместилищем моих сладких, нежнейших и крепких чувств. жалко, что он не разговаривал. это было важно, я ощущала, мне удержать его. это была такая именно девчачья игра.
заяц остался в енисейске - среди зимней тьмы и белизны снегов, рядом с оружием и навигационными станциями слежения. рядом с коробками пятиэтажок, дощатыми тротуарами, сверканием миллионов снежинок в электрическом свете. под темно-сиим небом. в ящике детского сада.
но я не забыла.
я даже считала, что - как такое забудешь? я это понимала.
и помню до сих пор. и до сих пор не понимаю - как можно не отдать зайца тому, в чьих одних только глазах он такой привлекательный?
***
для меня стало открытием, что нас с земфирой отдельный пузастые дяденьки жутко ненавидят по определению. за то, что болеем. за то, что не подлизываемся. за прямоту и честность. бурлаков, калманович, археолог, математик. чокнутые русские мужиланы. не говоря уже о закордонных сутенерах 42 размера. ненавидят по определению и за принадлежность к полу. за это они готовы растоптать наш талант ногами. я что-то никогда не сталкивалась с чем-то иным. ну и хер с ними.
я не позволю, чтобы это был конец.
на всякий случай , прощай.
а когда пришла, то не нашла его, под белым люминисцентным светом в ящике, на своем обычном месте. там было пусто. его там просто не было. а где же он? в злой растерянности я прошлась по всей комнате. опа! с ним играет зойка, моя подружка! я налетела на нее, отобрала. наорала - это МОЙ зайчик! это была единолично выбранная лучшая игрушка в детском саду. для меня, во всяком случае. в конце концов, его никто так не заметил и не полюбил. возможно, он всего лишь в моих глазах такой замечательный. а зойке пофигу с чем играть. поскольку ей действительно было пофигу, то она растерянно уступила моему нвпору и отдала любимого зайчика обратно мне.
с тех пор мне захотелось уносить его домой. чтобы не легли на него чьи-нибудь чужие, пошлые, случайные руки, и не тискали его - принадлежащего только мне.
фиг. работники детсада встали в позу. зайчика - одну из сотни игрушек, которой никто-то особо не играл - мне не отдадут. возможно, только тут они разглядели его прелесть. потому что в нем была именно свежая прелесть какая-то. зайчик-ландыш. я уходила по вечерам домой, наверх в предпостельные сумерки на пятом этаже заснеженной пятиэтажки без зайчика, оставляя его в опасном и черном детском саду , и закатывала истерики.
не отдавали, суки! казалось, им стало особенно важно его отобрать именно потому, что он мне крепко понравился. я не стесняясь, рыдала. наконец, тетеньки смягчились и уступили: домой на ночь мне его было позволено забирать - этого, до которого они были в общем-то, полностью равнодушны, зайца. теперь белое чудо в гладеньком шелковом сарафанчике черно-зеленого шелка - с кружевами! - засыпало со мной ночами. ему больше не угрожало быть похищенным, случайными и равнодушными к нему девчачьими руками. ну кто его знает - что он мне так понравился. понравился - и все.
он был особенный. разве мне навалили вагон всех этих игрушек не для того чтобы любить? вот я и полюбила, выбрала себе ОДНУ игрушку и полюбила! зачем было давать мне игрушку? это детский сад - или что? эти пошлые жирные коровы, у которых одна кухня на уме, никак не хотели, чтобы я полюбила, да еще так - ОДНУ игрушку. я не знала как это называется, но они , что называется, принципиально этого не хотели - я почувствовала этот пунктик.
нас связывало что-то интимное, что-не непонятное мне. особенно нежное. он и сам был зайчик, да еще и в шелке, да еще и в шелке цвета темной травы.
и кто-то еще рассматривал всю эту историю со мной вместе. чей-то дымчато-теплый и странно внимательный взгляд. пристальный, неотрывйный.
ему было важно, как я поступлю.
под этим взглядом, я вдруг без объяснений поняла, что в этом всем была поучительность. для меня это все произошло не прсто так. Его урок. И это Он удерживал Взглядом тетенек, не отдававших мне зайца на руки. смотрел мне при этом в сердце. а что там творилось? - а то, что необходимость отбить зайчика внезапно породила там теплую, свободную радость - пусть, я его потеряла из рук, но я плакала, и он ко мне вернулся. радость того, что мы теперь пережили вместе, того что я смогла слезами вернуть зайчика. я ощущала его частью меня, как своего тела, но пережила его потерю - и я чувствовала себя от этого добрее... и понимала - что Глаз глядел. это перед ним были важны все мои реакции - и поэтому они были важны. а не просто так что-то творилось само по себе и в безвестности в моем сердце. Глаз был доволен, что я не сержусь. я поняла, что раньше мое сердце было слишком злым. как это - гордым.
наступила пора уезжать в другие места - в далекие налетние страны в пыльный степной городок. на самолете - то есть, в большое путешествие.. и вот отдать мне его туда - то есть, фактически навсегда в мою жизнь - эти собаки не захотели! домой, в постель на ночь - пожалуйста. а насовсем - ни-ни! как я уже сказала, никакими слезами его не было возможно вернуть насовсем, присвоить его. слить с собою навсегда. но это оказалось невозможным. на это раз я ревела, не просыхая полтора месяца, неуклонно, безутешно с полной искренностью.
я понимала, что мы расстаемся навсегда.
практически навсегда - лето, это целая же жизнь. я могла даже умереть за лето. я ииохла, я не радовалась отлету в лето и к бабушке. злая судьба беспощадно отнимала у меня самое нежное. зайца не отдали. взрослые негодовали на черствых, скаредных, бесчувственных, садистских работний детсада. чужое дите - значит необходимо пытать. заяц остался в детсаду, а на следующий год я ходила в другую группу и следственно - в другую комнату.
потом бабушка покупала мне других зайцев - то есть мы искали ему замену. и даже купили, одного - он был в два раза крупнее, толстый, мутно белый и у него не было ручек. и уж конечно, без сарафана. а мой был снежно белый, с изящно пррисованными волосками с завитками на конце. миниатюрный - в этом была хрупкость, и с ручками. и сарафан ему очень шел.
грубые взрослые не отдали мне его, считая что это ересь, блажь - так привязываться к игрушке. мне кажется, им не нравилась сама идея наличия привязанности к чему-то особенному. считали, ребенок - тупой слон, и он все забудет за два дня. ага, вот приехала в А. и разу забыла. то-то мы неделями ходили по базарам и каждый раз искали зайчика. да разве где таких найдешь?
конечно, горе этой следующей разлуки не убило меня. нельзя умереть от горя разлуки с пластмассовым зайцем. и через несколько недель впечатления лета и иного города вытеснили его из моего повседневнего ума. но я не забыла. как видите. и Глаз смотрел - но не вмешался. больше не вмешался. он умел вмешиваться смотрением. я ощущала тут доминирующее сверхмешательчство. на этот раз мое умение терять и плакать, добреть и убеждать ничему не помогало. я даже не могла обвинить его ни в чем - ведь он был неживой. если бы я знала, почему так к нему привязалась. он просто стал вместилищем моих сладких, нежнейших и крепких чувств. жалко, что он не разговаривал. это было важно, я ощущала, мне удержать его. это была такая именно девчачья игра.
заяц остался в енисейске - среди зимней тьмы и белизны снегов, рядом с оружием и навигационными станциями слежения. рядом с коробками пятиэтажок, дощатыми тротуарами, сверканием миллионов снежинок в электрическом свете. под темно-сиим небом. в ящике детского сада.
но я не забыла.
я даже считала, что - как такое забудешь? я это понимала.
и помню до сих пор. и до сих пор не понимаю - как можно не отдать зайца тому, в чьих одних только глазах он такой привлекательный?
***
для меня стало открытием, что нас с земфирой отдельный пузастые дяденьки жутко ненавидят по определению. за то, что болеем. за то, что не подлизываемся. за прямоту и честность. бурлаков, калманович, археолог, математик. чокнутые русские мужиланы. не говоря уже о закордонных сутенерах 42 размера. ненавидят по определению и за принадлежность к полу. за это они готовы растоптать наш талант ногами. я что-то никогда не сталкивалась с чем-то иным. ну и хер с ними.
я не позволю, чтобы это был конец.
на всякий случай , прощай.